Трижды закаленному мечу было безразлично, что он рубит – мясо, кости или дерево, как и Заре за эту ночь стало безразлично все, во что она верила, по мере того, как один за другим падали замертво сражающиеся рядом с ней ее товарищи по оружию под нескончаемым натиском темных эльфов – вся ее вера утонула в крови и в слезах.
Война оказалась совсем не такой, как ее себе раньше представляла Зара. Она смотрела, как из Мураг-Нара при утреннем рассвете поднимаются столбы дыма подобно индейским сигнальным кострам. Однако взгляд Зары был пустым и обращенным в себя, таким же мертвым, как и темный эльф с наполовину рассеченным туловищем, который касался ее ног. Глаза без зрачков были широко раскрыты, длинные и острые зубы застыли в предсмертном оскале. Солнце поднималось выше и выше, закрывая поле сражения сияющим ярким занавесом, купая мертвых в первых лучах восходящего дня. Зара стояла неподвижно. Только когда какая-то молодая женщина с платком на голове, надетым на манер служанок, обнаружив в груде мертвых тел своего любимого, бросилась в грязь и обняла его труп, громко плача, она отбросила свою оцепенелость. С неподвижным лицом Зара смотрела на стенающую служанку, которая, прижав голову мертвеца к груди, ритмично качалась вперед и назад, как будто хотела убаюкать его в вечный сон. Ее плач даже оглушил резкое карканье ворон, которых с каждой минутой становилось больше и которые со рвением пировали за богато накрытым столом. Да, пищи здесь им хватало на недели, если не на месяцы…
Зара смотрела на служанку, и ей показалось, что впервые за вечность она почувствовала человеческое движение души, затмившее грустное безразличие. Плач женщины был подобен ножу, проникающему глубоко в сердце, и, оглянувшись, Зара увидела, что служанка – не единственная, которая пришла, чтобы искать в вонючих горах трупов своего любимого. Повсюду среди мертвых бродили склонившие фигуры женщин и детей, которые осматривали трупы: одни, чтобы распрощаться в полном горе, другие – чтобы стащить сапоги, мечи и щиты павших, пока их кто-нибудь не опередил.
Мародеры непроизвольно напомнили Заре черных и жирных ворон, прогуливавшихся с острыми клювами среди трупов – каждый отбирал у трупов то, что ему было нужно, чтобы продолжать жить. Ничего предосудительного в этом не было. Круг бытия издревле был таким. Все же плач служанки, сидевшей на кровавой земле, оплакивая своего любимого, задела в душе Зары струну, которая никогда прежде о себе не заявляла. Она не смогла бы в точности сказать, что это за чувство, но оно не было из неприятных – напротив! Кажется, впервые с давних пор Зара почувствовала в своем ожесточившемся от лишений и сражений теле дуновение жизни, которое будто небольшое пламя зародилось где-то в глубине ее души, и с каждой слезинкой, стекавшей по лицу служанки, оставляя белый след, становилось больше и ярче, пока не согрело не только живот, но и оцепеневшую от горя душу. И, будто желая пробудить в себе жизнь, Зара зашагала через поле сражения к служанке – молодая женщина-рыцарь в доспехах, покрытых землей и кровью, со щитом и фамильным мечом за спиной. Каждый ее шаг слегка проваливался в землю, будто она шла по болоту – так сильно земля была пропитана кровью, и было похоже, что еще долго здесь ничего не будет расти…
Служанка подняла глаза, когда Зара подошла к ней, поправила широким жестом свои запутанные волосы и небрежно отбросила в сторону к ногам мертвого гнома тяжелый сковывающий ее шлем. Кожаные доспехи на груди гнома были в клочьях – клинок темного эльфа легко прорезал их, будто тонкую ткань.
Глаза служанки были большими, как голубиные яйца, глаза заплаканные от слез и выпачканные грязью. Тем не менее, они не скрывали ее естественную красоту. Она качала на груди голову мертвеца – светловолосого воина из Маскарелля, у которого опухший язык высовывался изо рта подобно мертвому червю.
